Девятый [сборник] - Павел Григорьевич Кренев

Вторая стрелковая рота, оснащенная лишь одной 45-миллиметровой пушкой, одним ротным минометом, и двумя станковыми пулеметами ничего не могла противопоставить этому шквалу огня, кроме солдатских сердец и солдатских шинелей, слабо защищающих солдатские жизни от снарядов и пуль.

И остались от места расположения роты одни только сырые воронки в полуоттаявшей весенней карельской земле да комья разбросанной взрывами, пропитанной кровью земли.

И висящие в кронах деревьев солдатские пилотки…

5

– А что, Силантий Егорович, так-то можно воевать. Всю войну так и провоевал бы.

Второй номер Колька Борисов стянул со своего костистого тела гимнастерку, сбросил недавнюю обнову – белую рубаху и постелил их на южной стороне высоко выступающего над влажной землей вполне просохшего уже бугорка. Растянулся на них, подставив под весеннее утреннее солнце замусоленную свою физиономию, выступающие из-под кожи ребра – следствие перенесенного в детстве рахита, и впалый живот. И затянул желанную, мечтательную песню:

– Одна беда при такой войне – медалей да орденов на нас не повесят.

– Почему это, Коля, и не повесят? Ты же у нас бравый и добросовестный боец Красной армии, – Батагов поддержал пустой борисовский треп просто так, из уважения к своему верному оруженосцу.

– А кто же даст человеку медаль, если он, скажем, просто так полеживает на войне и пузо греет? Таких дураков же не бывает.

Разговор приобретал интересный оборот, и Силантий прилег рядом с Колькой, маленько отодвинув его с сухого места.

– А зачем тебе, боец Борисов, медаль эта самая? Ну, напялишь ты ее на грудь свою впалую, ну и что?

– А все девки мои будут в деревне, вот что!

Николай приподнялся на локтях, уставился в синюю дальнюю даль и поведал Силантию то, что сладким камнем лежало на его рабоче-крестьянской душе.

– У нас один парень спортом много занимался, заработал на соревнованиях значок «Ворошиловский стрелок», так знаешь чего?

– Чего?

– Не мог после этого от девок отбиться! Идет по улице, а девки со всех сторон так и вешаются на него, прилипалы хреновы. Даже эта Танька Замотина на него обзарилась.

– Кто такая?

– Дак я хотел с ней погулять туда-сюда, а она к придурку к этому перебежала. Дура, в общем, дура и есть.

Колька глядел туда, в даль, где прогуливалась с удачливым спортсменом Таня Замотина, его заноза. Глядел и ехидно щурился. Видно, крепко цепанула его сердце красивая заводская девчонка

Из всего облика Борисова, острого блеска прищуренных его глаз ясно проглядывалось, было видно, что получит, получит он свою заветную медаль. Обязательно получит! И тогда еще неизвестно, куда теперь переметнется его коварная любовь? К значку какому-то ворошиловскому, или же к его медали, честно заработанной, полученной в тяжелых боях с немецко-фашистскими захватчиками?..

Справа от их позиции, где-то на расстоянии километра, шел тяжелый бой. Там бился с врагом батальон, в котором они с Борисовым служили. Батагов прислушивался к канонаде этого боя, и сердце его тревожилось.

Ему, опытному бойцу, было очевидно, что батальон отступает, и при этом несет тяжелые потери. Он слышал, как на наших позициях один за другим замолкали пулеметы. Все реже раздавалось уханье ротных станковых минометов, и от врага отстреливалась только одна легкая сорокапятимиллиметровая пушка. Батагов знал, что в наступлении их было четыре. Да и винтовочная и автоматная пальба с нашей стороны была уже не столь густой, как минут пятнадцать – двадцать назад. Ясно было, что батальон попал в тяжелейшую ситуацию и теперь погибает.

Что явно бросалось в глаза Батагову и что больше всего злило его – это то, что с тыловой стороны к батальону никто не приходил на помощь, Хотя в момент начала наступления командование твердило уходящим в бой: мы вас поддержим, если наступит такая необходимость. Теперь батальон погибал, и на помощь ему никто не пришел.

А немцы и финны наращивали напор. По остаткам батальона била стена огня и оружейного, и автоматного, и пулеметного, и минометного. А по шоссе Луохи – Кестеньга к линии боя подошел немецкий танк и с ближней дистанции обстреливал позиции советского батальона.

Батагов сидел молча на бруствере, чадил махорку и качал головой.

Второй его номер тем временем восседал на бугорке с голым пузом, с округленными глазами. Махал руками и о чем-то возбужденно талдычил. Наверно, о подружках своих, с которыми у него отношения не всегда гладко складывались.

Батагов ожесточенно отбросил окурок в сторону и приказал:

– Все, Николай, надевай гимнастерку, заканчивай свой треп.

– А чего такое, Силантий Егорович? Чего такое? Никто на нас не идет, можно бы и погреться.

– Не идет, так пойдет, недолго осталось.

Борисов напяливал гимнастерку и важничал:

– А мы их со всех видов оружия. Вон у нас силища: боевой пулемет, гранаты, у меня винтовка. Дальнобойная, мосинская, пусть только попробуют.

Он засиделся в тылу, Николай Борисов, пороху не нюхал в настоящем бою и теперь вот храбрился.

«На роту, должно быть, скоро пойдут, – с тревогой размышлял Батагов. – Выдержали бы ребята».

Словно в подтверждение его мыслей спереди, в расположении роты, раздался страшный грохот, и через секунду он осознал, что на их роту обрушился сокрушительный огонь. Со стороны противника стреляло, наверное, все, что могло стрелять. Била тяжелая артиллерия, сотрясали воздух выстрелы танков и минометов. И с фронта, и с флангов по роте колошматили пулеметы. Не меньше десятка штук.

«Эка силушка напала! – беззвучно выговаривал Батагов. – Кто совладает с такой-то силушкой? Никому и не совладать. А у роты, считай, одни винтовочки, да пушечка-пукалка, да несколько штук пулеметов, бесполезных против танков».

Он понял, что рота теперь погибла, ей не выдержать такой огонь.

Еще старый солдат с безысходностью осознал, что теперь, когда погиб его батальон, державший оборону и прикрывавший его пулеметную точку с правого фланга, когда перемалывается в страшном огне его рота, защищавшая его от врага, теперь его позиция становится открытой для нападения со всех сторон. Теперь достаточно одного прицельного орудийного выстрела с дальней дистанции. Хватит и одного подкравшегося с любой стороны снайпера.

Все как в драке, когда ты один, а против тебя семеро. Не знаешь, откуда прилетит оплеуха.

Ситуация менялась категорически, катастрофически.

Батагов впервые с того дня, когда он прибыл на эту войну, почувствовал, как его тело наполняется страхом. Страх разлился по телу, сдавил мышцы, запокалывал иголками в кончиках пальцев ног и рук.

Впервые он явственно ощутил, как откуда-то из кустов, из леса ему в лицо дохнул спертый и гнилой воздух, как дыхание старушечьего рта, прореженного ошметками разрушенных зубов.

«Так вот смертушка-то